Журнал "Университетская книга" встретился с Борисом Владимировичем Ленским и задал ему ряд вопросов об отношении к происходящим в стране переменам, связанным с книгами и чтением, к подрастающему поколению, о его педагогической деятельности и в целом о жизни.

23 октября исполнилось 80 лет Борису Владимировичу Ленскому – замечательному человеку книги, руководителю, педагогу, деятелю науки и культуры.

Борис Владимирович, начну с тривиального вопроса. Как сложилось, что жизнь Вы связали именно с книгой? Что-то мне подсказывает, что и родители у Вас не поэты и не писатели, богатой домашней библиотеки не было…

Всё верно. Я обыкновенный деревенский парень. Родился в станице на реке Северский Донец – это приток Дона. Так что по одному из дедов я донской казак. До 12 лет жил при керосиновой лампе. До 18 лет, то есть до того момента, когда я поступил в институт, воспитывался у дедушки с бабушкой, потому что родители то учились, то работали. Бабушка была совсем неграмотной, дед был грамотным немного, поэтому я помогал им, обеспечивал некую грамотность в их жизни. Дед заведовал сберегательной кассой. Сберкассы были раскиданы по всему району. Я помогал писать сводки за месяц.

Это я к тому, что никакой предопределённости к книге не было. Правда, отец мой (он тоже был станичником) ещё до войны закончил престижный вуз железнодорожного транспорта в Ростове-на-Дону, но вот домашних библиотек, упоительного чтения не было. Хотя читать я умел с четырёх лет.

Какие книги читали?

В доме было от силы книжек пятьдесят, причем главным образом это была политическая литература, потому что дед был партийцем с большим стажем, вступил в партию во время революции. Поэтому в доме были труды Ленина и другие произведения подобного рода. Я их читал и даже пытался что-то разъяснять, хотя сам мало что понимал. Ещё читал газеты и пытался просвещать неграмотную родню.

Уже тогда появились задатки преподавателя?

Да, уж, большой педагог.

Что было дальше?

Энгельс в своей работе «Диалектика души» написал: «Закономерность прокладывает себе дорогу через целый ряд случайностей». Ведь, согласитесь – у большего числа людей жизнь вряд ли идет по чётко намеченной программе, поэтому я после окончания школы закончил нормальный вуз – Московский нефтяной институт имени академика И.М. Губкина. Это только потом его стали называть «керосинкой», а тогда это был очень серьезный и солидный вуз – один из столпов индустриального развития. Кстати, наш ректор закончил Горный институт, который находился рядом с нашим, поэтому он всегда мне говорит, что мы с ним с одного двора. Он инженер-электрик горного дела, а я – инженер-механик. Но я никогда не считал это время потерянным, наоборот – считаю, что человек должен иметь какое-то техническое или естественнонаучное образование, а гуманитарием он должен становиться по мере осмысления того, что происходит вокруг. Фундаментальное образование даёт очень много, когда ты познаешь мир не с помощью абстрактных умозаключений, а на основе чего-то конкретного, тех же железок.

На Ваших глазах происходили кардинальные изменения в отрасли, Вы все это видели изнутри, рушилась старая система, строилась новая...

Ну, во-первых, я не принадлежу к числу людей, которые считают, что что-то рухнуло и произошло что-то непоправимое. По-моему, идет нормальное развитие. Мы ведь не только в книжном деле наворотили дел. Мы никак не можем осознать, что в стране произошла реальная революция, изменение политического строя. Нужно было действительно всё перестраивать, и я считаю, что мы быстро управились: за 20 лет построили новую книжную отрасль. Мы ведь вышли уже из гутенберговского периода развития книжного дела, мы его сейчас славим как легенду. Сейчас уже нет гутенберговского способа печати – вот этих самых выпуклых литер, которые намазывали краской и прижимали. С изобретением офсетной формы краска уже не просто передавалась с печатной формы, она передавалась через резиновый валик. Но это один из факторов. Мы с вами стали свидетелями смены тысячелетия, это не каждому выпадает. Вот когда сравниваешь тысячелетия, понимаешь, что в начале этапа крестовые походы, крещение Руси, а в конце космические аппараты, цифровые технологии, мобильные устройства.

Это если говорить в целом, а если коснуться именно книжников и издательств?

Давайте тоже рассуждать. Рассматривать любую вещь вне контекста, вне системы нельзя. Просто пришло время, когда книге необходимо потесниться, уступить немного. Я ещё удивляюсь, что этого раньше не произошло. Я помню предсказания некоторых крупных американских книготорговых деятелей, например Леонарда Шацкина. Так вот, он уже в начале 90-х написал книгу «In cold type», то есть «Холодная печать», что означает уход от горячего набора, которым отличался гутенберговский процесс. Технология «In cold type» – фактически электронный набор. А его родственник, Майкл Шацкин, тоже книготорговец, в конце прошлого века выступил во Франкфурте со словами, смысл которых был в том, что к 2005 году книги будут существовать в виде артефакта, как сейчас, например, что-то из мамонтовой кости.

Традиционное книгоиздание, как он говорил, исчезнет к 2005 году, но оно, слава Богу, не исчезло. Но я вижу, слышу и кожей чувствую, как изменился тон публикаций в Вашем журнале, в «Книжной индустрии», «Книжном обозрении», я уже не говорю «Publishing Weekly», «Bookseller» и так далее. Раньше все говорили: книга никуда не денется. Теперь все как заведённые говорят: надо постепенно готовиться к тому, что книга будет заменяться своим электронным аналогом. Все поняли, что назад пути уже нет, ничего не вернётся.

Что-то из старого останется, но уже сейчас я вижу, что в метро появилась новая категория читателей – с букридерами. А недавно видел не очень молодую даму с таким ридером, так что читают по ним уже не только молодые…

Тем не менее, то, что читают, уже радует?

Естественно, поэтому мы иногда делаем неправильные выводы: если люди не покупают книги, значит, они бросили читать. В прошлом году социолог В.Д. Стельмах делала доклад в Судаке, который был посвящен изменению материала для чтения. Она сказала: «Да, книжки действительно перестали читать, но вы посмотрите, сколько читают рекламы, сколько читают того, что мы не считаем литературой. Мы смеёмся, что это Донцова, но её читает огромный пласт людей». Другой вопрос – что это: времяпровождение, релаксация или что-то ещё?

По моему мнению, всё наше недовольство связано с тем, что мы до сих пор не осознали происходящего на наших глазах. Как говорил классик «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии». Наши последующие поколения будут изучать историю, и они посчитают, какие темпы роста были, что и как развивалось. Нам же, как участникам этого процесса, современникам, трудно оценить сразу, но я чувствую, что идет гигантский процесс «ломания о коленку» всего того, что было недавно. Это выражается и в политической, и в культурной революции, и в социальных сдвигах. Если бы мы это давно поняли, нам было сейчас легче, а то мы переживаем, говорим о том, как нам не хватает запаха типографской краски. А кто его любил? При мне закрывали одну из последних типографий – это была пятнадцатая типография напротив Американского посольства, во дворе там была когда-то Книжная палата, которую разбомбили в 1941 году. Там была гутенберговская типография, стояли монотипы. Её закрыли, потому что все вокруг писали жалобы. Свинцовые пары – это отрава, все наборщики были туберкулезниками, производство было вредным.

В общем, нужно понять, что мы живем в переломное время. Мы сейчас дошли до выпуска 150 тыс. книг и брошюр. А совсем недавно, в 1985 году, если считать только Россию, мы выпускали только 50 тыс. – втрое вырос книжный выпуск.